Русь сидящая - Страница 50

— А что, бабушка Хадижат, как с признанием-то пастушка быть?

— Так смотри. Мы даргинцы, у нас мягкого знака нет. Меня почему село Геба послало с этим делом в Москву? Потому что война была, большая война, великая, я сиротой осталась, и меня русские воспитали, Марья Семеновна и Василий Петрович, светлая память. Меня даже в селе русской звали. Я слышишь, как говорю хорошо? Я сорок лет старший экономист села Геба. А пастушок наш неграмотный совсем, а признание ты видишь, как написал? Везде, где надо, мягкий знак поставил. Видишь? “День”, “согласилась”, “изменилось”, “получилось” — у нас даже я не всегда так напишу, а мои отчеты ревизоры на ВДНХ пысылали! А теперь смотри, вот это в протоколе пастушком написано “согласен” — ты же видишь, это другая рука?

Да, действительно. И много чего еще бабушка Хадижат в деле показала. Надо браться, конечно. Тем более с такой бабушкой.

— Скажи, Хадижат, а это первое твое дело?

— Э! Конечно, нет! У меня много было дел. Я тебе сейчас свое любимое расскажу. Это в чеченскую войну было. Спустился на нашу сторону ваххабит, встретил нашего односельчанина и убил его. Поймали, начали судить. На суде ваххабита спрашивают: “За что ты убил Магомета?” А ваххабит отвечает: “Я такой иду, а этот Магомет меня встретил и сказал плохие слова на матерном языке про маму, про сестру, про женщин всяких, я не смог слушать — убил”. Прокурор встает и говорит: “Нельзя плохие слова говорить, так что ты убил Магомета в аффекте и давай садись на шесть лет”. Село зашумело — как на шесть лет за убийство Магомета, у него пятеро детей, почему шесть лет? Тут я встаю и говорю прокурору: “Прокурор, я маму твою, и сестру твою, и женщин всяких”, вот прямо на этом матерном языке прокурору это говорю. Прокурор как закричит: “Выведите эту женщину, она меня оскорбляет!” А-а, значит, вот как? Я тебя оскорбляю, а ты почему в меня не стреляешь, а? Ты стреляй давай, как тот ваххабит! А судья сказал: “Тетя Хадижат, нельзя в суде такие слова говорить!” — и дал ваххабиту 14 лет. И иск еще за потерю кормильца. А прокурор ушел из нашего района.

В общем, с Хадижат мы надолго. Дагестанская мисс Марпл, 80 лет красотке, удивит нас еще не однажды. Пришла тут сентябрьским утром, нас еще не было никого, ждет у порога. Первым комендант наш пришел, Вова-Жиган.

— Здравствуй, Жиганчик, дорогой! Список мне сейчас скорее давай.

— Какой список, бабушка Хадижат?

— Список всех евреев.

Тут даже Вова-Жиган растерялся, посадил бабушку Хадижат кипяток пить, а сам давай всем звонить: бабушка Хадижат пришла, требует список евреев.

Оказалось, бабушке Хадижат сказали, что все правозащитники — евреи. Хадижат запомнила. А потом прочитала на отрывном календаре: сегодня Рош ха-Шана, еврейский новый год. Ой! Большой, наверное, праздник. Бабушка Хадижат пошла в синагогу — спросить, что подарить на новый год правозащитникам. Ей в синагоге дали бесплатные билеты на новогодний еврейский концерт, и она пришла с ними к нам. В итоге в концерт с бабушкой Хадижат пошли Вова-Жиган с Ирой Шигабутдиновой, вот такое наше еврейское представительство, но всем понравилось, душевная, говорят, была музыка, жалостливая. А бабушка Хадижат даже плакала:

— Совсем как наши песни! Еще там парень был из Дагестана, совсем молодой — может, ему 70, а может и 80, как мне, красивый такой. Я его спрашиваю: “Ты зачем здесь?” А он говорит: “Я иудейского воспитания, я тат”, вот телефон мне на бумажке написал. Ты как думаешь — позвонить? Может девушка первая звонить парню? Нет, конечно. Ну ведь тат — еврей? Девушка, конечно, может первая звонить правозащитнику. Пусть меня защищает. А я его с праздником поздравлю. Скажи, когда у евреев Рождество, если Новый год был три дня назад?

Валька

У Вальки два состояния: она либо рыдает, либо поет песни. Рыдает Валька в голос, с подвоем, разбрызгивая слезы, как крокодил в мультике. А вот песенное состояние у Вальки вариативное: она может мурлыкать себе под нос еле уловимое легато или стаккато, а погружаясь в мысли, она раскачивается на стуле и издает что-то буддийское, типа “Ом-м-м-м”, но может легко и с места уйти в надрыв “Ой на что ж ты, маменька, да ж меня ж рожала!!!”, или набуровить себе чайковского, прикусить калачиком, повести спелым плечиком: “А я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь!” У Вальки вообще все спелое, кроме мозгов. Но это в хорошем смысле слова — баба-то она хорошая, добрая, и не шалава какая, а женщина с пониманием и статью.

— Валь, тут лифчики для женских зон привезли, твой размер есть, тебе оставить?

— А красивые?

— Красивые, Валь!

— Нельзя мне красивые, у меня муж ревнивый… Ты посмотри, может, некрасивые есть?

Валька — наш контингент. У Вальки все вокруг сидят — сын сидит, племянник сидит, и пришла она к нам за помощью, мы адвоката ей для деток оплачиваем, их посадили, а они не виноваты, хоть и остолопы. Мы оплачиваем Вальке адвоката, но не целиком, а в доле, целиком не можем, потому что мы не понимаем, почему у Вальки нет денег. Вальке сорокет, она задорная справная баба, все может: парикмахер она хороший и маникюр-педикюр тоже может, но не работает. И мы никак не можем понять — почему. Валька говорит: как вы не понимаете? У меня сын и племянник невиновные в тюрьме сидят! Я не могу работать. Я в переживаниях.

— Так у всех так, Валь. Все работают, тюрьма — дело дорогое. Да и отвлечешься от своих страданий заодно, очень трудотерапия помогает.

У Вальки большая семья. У Вальки есть, стал быть, ревнивый муж, он дальнобойщик, но не работает, ему что-то как-то ставки не нравятся. Дома сидит — дешевле на диване, чем по таким ставкам корячится. Вот еще брат имеется, ему сорока нет еще, он тоже дальнобойщик, временно не работает, а также временно разведен. Жена ему редкая стерва попалась: прямо из дома выгоняла — иди, говорит, в рейс на работу, а сама куда намылилась? Известно же — куда. Прямо и двое детей ей не помеха, лишь бы мужа с рук сбыть. Бывают же такие корыстные бабенки. Оль, вам там никому жених непьющий не нужен? Да, а еще была сестра, вот чей сын вместе с Валькиным в тюрьму сел, но сестра от рака померла, очень мучилась. Совсем не было денег ей лекарств купить и на памперсы под конец тоже не было, жутко умерла она, вся в дерьме по пояс. Муж-то был у нее, конечно. Хороший мужик, ветеран Афганистана. Нет, не работал. Ну сама посуди, он же в Афгане воевал, у него травма. Ну и что, что тридцать лет, как война кончилась? Это ж война. А потом, у них еще дочка, ей 14 лет, а с подростками трудно, мать-то померла. А еще у меня дочка, тоже подросток, боксом в секции занимается, мне ж ее на секцию отвезти-привезти надо? Ну вот, а ты говоришь — работать. Когда работать-то?